Найдена могила поэта Николая Майорова. О жизни, любви и творчестве ивановца погибшего на фронте

 «Никто не забыт, и ничто не забыто». Этот лозунг-клятву (ныне растрепанный, как железнодорожный матрац) придумала Ольга Берггольц, голос блокадного Ленинграда.  Символично, что ее саму знают и помнят сегодня очень немногие. А для меня война начиналась именно с Берггольц. Хотя и до нее были десятки прочитанных в школе книг, выслушанных по телевизору и живьем историй. Но все это воспринималось мной- ребенком, не более чем приключенческая история. Книга Берггольц «Говорит Ленинград» это восприятие перевернуло – стала последним недостающим пазлом в огромной черной картине войны.

Поэт Николай Майоров погиб на Смоленщине в феврале 1942 года. Нельзя сказать, что он забыт своими земляками – ивановцами. Его именем названа улица в областном центре, где он жил. В литературном сквере стоит на облупившемся постаменте его бронзовый бюст. Каждый май во всех ивановских школах читают стихи поэта-фронтовика. Режиссер Регина Гринберг поставила поэтическое представление «Николай Майоров», удостоенное в 1975-м году всесоюзной премии Ленинского комсомола. Этот спектакль-портрет несколько лет с аншлагом шел на сцене ивановского молодежного театра, и сотни зрителей уходили после него с заплаканными глазами. Все вроде бы нормально – «никто не забыт, и ничто не забыто». Только вот  за прошедшие после войны десятилетия никто из ивановцев так и не съездили на могилу Николая Майорова…

Почему я так решил? Дело в том, что в 1960-е прах красноармейца Николая Майорова из деревни Баранцево (указанной в похоронке) был перенесен в мемориальный комплекс села Карманова. И, наверное, если бы кто-то пытался отыскать могилу поэта, – о факте перезахоронения стало бы известно. Но, увы. До сих пор во всех справочниках и энциклопедиях, книгах и учебниках местом захоронения поэта числится деревня Баранцево Смоленской области.

Искать могилу Николая Майорова я поехал вовсе не из-за любви к его стихам (это не мой поэт), и вовсе не для того, чтобы потом морализировать – просто так сложились обстоятельства и мои обязательства. Но я рад, что могила Майорова найдена. И мне важно, не столько то, что найдена могила поэта, а то, что найдена могила ивановца. Могила моего сверстника, который старше меня всего на год. Николаю Майорову в последнюю его зиму 1942-го было всего 22 года.

«Пройдут века, и вам солгут портреты,

Где нашей жизни ход изображён».

Биография Майорова и его творческий путь подробно исследованы в книге Б. Куликова «Очерк жизни и творчества» (1971), и литературно осмыслены (и одновременно с тем несколько домыслены) в повести В. Сердюка «Выше смерти» (1990). При желании эти работы можно найти в ивановских библиотеках, поэтому я лишь пунктиром обозначу жизненный путь Николая Майорова.

Родился он в большой русской семье (историю которой должна была отразить поэма «Семья», не изданная и ныне потерянная, как большинство рукописей Майорова), в ней помимо Николая было еще четверо детей. И, так или иначе, всю эта семья прошла через войну. Отец сидел в немецком плену в Империалистическую. Николай Майоров и его брат Алексей погибли во вторую Мировую. Учился будущий поэт в десятилетней школе №33 города Иванова, сейчас в этом здании на улице Советская – школа № 26. Абсолютно случайно в краснокирпичном здании удалось найти старую черно-белую фотографию – на задней стороне выцветшими чернилами написано: «первый выпуск из десятилетки в 1937-м году» и перечислены фамилии. Это выпуск Николая Майорова. Правда, среди перечисленных – его нет, разобраться в лицах трудно. Зато абсолютно точно есть на этой фотографии Вера Михайловна Медведева – учительница Майорова, первая заметившая его талант и долго хранившая школьные четверостишья. (По большей части подражательные Кольцову и Есенину, хотя было в них и что-то свое, ивановское: « Прямо в небо/ Свои рога/Метят фабричные трубы»). А сфотографированы выпускники 37-го года не на фоне красного знамени или усов Сталина – а на фоне рукописной газеты, которую редактировал Майоров, а оформлял Николай Шебестов, один из его лучших друзей, ставший впоследствии профессиональным художником (наша статья открывается портретом Майорова руки Шебестова, из собрания литературного музея ИвГУ). После школы Николай Майоров поступил на истфак МГУ и там стал активно заниматься поэзией: посещал семинары П. Антокольского в Литинституте, печатался в университетской многотиражке. Тогда он наконец-то увлекся Маяковским. А еще тогда появилась любимая девушка…

«А как любили мы - спросите жен»!

«О людях, что ушли, не долюбив,

Не докурив последней папиросы».

Имя Ирины Пташниковой ивановцам должно быть знакомо. Военные письма Майорова к ней (с трогательным обращением Ярынка) стали кульминацией и поэтического спектакля, и всех книг о поэте. «А верстовые столбы – без конца. Идешь-идешь, думаешь-думаешь, и опять ты где-нибудь выплывешь, и все-сызнова.  Курю. Думаю. Ругаю. Всех. Себя. <…> Тяжело идти, но я, дай бог, более или менее вынослив… Сплю на шинели, шинелью покрываюсь, в голове – тоже шинель. Не подумай, что их – три шинели. Все это случается с одной шинелью» (Из письма от 8 ноября 1941 года).

До сегодняшнего дня публиковались только несколько писем Майорова к Пташниковой, датированные осенью-зимой 1941-го. А интересны, скорее, – довоенные. В них Майоров – настоящий, свободный, еще нестиснутый шинелью и военной цензурой (зная о которой, откровенничать в письме не очень-то хочется). «…Спим с Костей у него в саду, под яблонями. Прежде чем лечь, идем есть смородину и малину. Возвращаемся сырые – роса. На свежем воздухе спать замечательно; смотришь в ночное небо, протянешь руку – целая горсть холодной, влажной листвы; кругом – ползет, шевелится и кажется, что дышит «свирепая зелень», бьющая из всех расселин, из всех пор сухой земли. И впрямь слышно – как «мир произрастает». Изредка на одеяло заползает какой-нибудь жучишка. И просыпаемся от солнца, которое, проникая сквозь ветви, будит нас и заставляет жмуриться. Вот она – жизнь! Как сказал Велимир Хлебников, «мне мало надо:/ковригу хлеба/да каплю молока,/да это небо,/ да эти облака». (Интересная перекличка с майоровским стихотворением «Мы»: «Нам не хватало неба и воды» - Н.Г.) Иногда страшно хочется написать хорошие стихи, но пока  почему-то не пишу. <…> Новое письмо тебе не буду писать до тех пор, пока не получу хотя бы строчку от тебя. Целую тебя много раз. И все по-разному, но одинаково сильно, как это было всегда. Ухитрись поцеловать за меня свою родинку, что около правого твоего уха расположена. Если тебе это удастся, то непременно телеграфируй по адресу «Колькины губы» с текстом телеграммы: «повторить то же самое заочно…».  (Из письма от 25.07.1940).

Какой она была Ирина Пташникова, муза поэта? Глядя на ее студенческие фотографии, трудно  назвать ее миловидной – уж слишком прямолинейные и грубые черты лица. Но зато глаза-небеса, «круглые да карие, черные до гари». Встречаться с Майоровым они начали на втором курсе истфака. Причем в это самое время осенью 1938 года в Ташкенте был арестован отец Ирины. К счастью, все обошлось, – но после такой истории (а в Университете о ней знали) далеко не всякий стал бы встречаться с дочкой подследственного. На студенческих фотографиях Ирины Пташниковой – на одежде бросается в глаза непонятное белое  пятно. Оказывается, это значок «Альпинист СССР». Девушка получила его в альплагере после первого курса – в те времена большая редкость. А еще Ирина, услышав в Университете лекции профессора Толстова, навсегда увлеклась археологией. Вместе с однокурсниками (может быть, среди них был и Майоров) стала подрабатывать в Институте истории материальной культуры. «Там <…> можно было "подзаработать" на камеральной обработке и шифровке привезенных из Хорезма черепков. Их надо было вымыть и, описав, пометить шифром - сокращенными буквами черной тушью. Цена - сдельная, 5 копеек за черепок. Пришедшие раньше меня туда ребята смеялись - берешь один черепок, осторожненько его стукаешь об край стола и вместо 5 копеек получаешь 15. Легко и просто» (Из воспоминаний Ирины Пташниковой. Публикуется впервые). Каждое лето  Ирина уезжала на раскопки Древнего Хорезма (по пути заезжая и домой в Ташкент), а Николай Майоров спешил на третьей полке («занавесив свет»), к родным и друзьям в Иваново. И летели через весь союз его письма в Среднюю Азию на перегонки с воздушными поцелуями. 

Ирина Пташникова умерла в Ташкенте в 2001 году. В истории она осталась не только как возлюбленная Николая Майорова (хотя от этого звания никогда не отказывалась), но и как автор приключенческой книги «Рождение мечты» (в соавторстве с Н.Горбуновой – М., 1961) о своих путешествиях в пустыне Кара-Кум.  Жизнь Ирины Пташниковой сложилась успешно. Она родила троих детей, счастливо жила в браке. Пользовалась уважением ташкентцев (признававших ее настоящим русским интеллигентом). Она  хорошо была известна в среде альпинистов, археологов и туристов всего союза.

Многое Пташникова сделала и для того, чтобы сохранить память о Николае Майорове. Приезжала она и в музей «Строка, оборванная пулей» при Дмитровском рыбопромышленном колледже.

«О нашем времени расскажут.

Когда пойдем, на нас укажут

И скажут сыну: - Будь прямей».

Честно говоря, я никак не рассчитывал, что этот вопрос когда-то могут задать и мне. Хотя знаю, что раньше к ивановцам с ним обращались достаточно часто. «Как там ваш поэтический театр?», - первое, чем встретили меня в музее «Строка, оборванная пулей». Я как-то даже опешил и развел руками: был театр, да стал теперь мифом – стены сгорели, режиссер умер.

 Музей при Дмитровском  рыбопромышленном техникуме (хотя располагается он в 40 минутах езды от города, в поселке Рыбное) организовала тридцать лет назад преподаватель Наталья Чернова. Этот клуб-музей посвящен литераторам, которые навсегда остались на войне. Представленным экспонатам может позавидовать и любой краеведческий музей (например, в нашем, краеведческом, от Майорова только одно довоенное письмо). Но Николай Майоров – лишь один из героев музея «Строка, оборванная пулей». Здесь есть стенды, посвященные Алексею Лебедеву, Павлу Когану, Борису Смоленскому, Елене Ширман, и еще десятку погибших поэтов. Материалы и экспонаты собирают в ежегодных экспедициях. Каждое лето члены клуба отправляются туда, где оборвались недописанные строки  нашей литературы (были уже и Кавказ, и Урал, и Смоленщина, и Белоруссия, и Крелия). А первая экспедиция состоялась в 1980-м году – в Иваново. Здесь собирали материал про Майорова, а после этого был поход в Смоленскую область и поиски места гибели поэта. Заметьте, искать могилу поехали не родственники Майорова, не ивановские филологи и театралы, а дмитровские рыболовы и ихтиологи (на эти профессии обучают в колледже). Именно они первые нашли деревню Баранцево. После войны ее пыталась отыскать Ирина Пташникова, но из-за описки в похоронке (в ней было написано «Баренцево») - безуспешно.

«Немцы впервые появились в Баранцеве 11 октября 1941 года. Остановились они в Титово, а сюда приходили за провиантом. Стрельбу открывали только когда замечали наши части, выходившие из окружения. <…> Лишь в январе 1942-го года – они (немцы- Н.Г.) стали укрепляться в деревне: рыли окопы, делали блиндажи и доты. <…> 19 января 1942 года, когда наступали наши части, немцы, сказав жителям, здесь будут идти сильные бои, угнали всех под предлогом эвакуации в "оккупацию". <…> Одна старушка (Фильченкова) все-таки оставалась в своем доме в Баранцево до прихода наших войск, а дождавшись их умерла (ее похоронили с воинами в братской могиле). В конце января - начале февраля 1942 года деревня Баранцево была освобождена. Однако, она еще около 9 месяцев находилась во фронтовой полосе". (Из материалов экспедиции музея «СтрОП», 1981 года. Публикуется впервые).  Интересно, что в 30 километрах от Баранцево до сих пор стоит деревня Клушино. Здесь в самом лучшем доме, построенном плотником-профессионалом, разместился штаб немцев. Дом этот сохранился и был перенесен в город Гагарин (Гжатск). Теперь там музей, но не военный, а первого в мире космонавта. Потому что отец Гагарина и построил этот дом, и в этих стенах прошло детство Юрия Алексеевича, совпавшее с оккупацией и войной.

Николай Майоров погиб 2 февраля 1942 года. Что это было: случайная пуля, атака, мина? – уже никогда не узнать. Может быть, Майоров умер, защищая, старушку Фильченкову; может быть (пусть опосредованно) жизнь восьмилетнего Юры Гагарина –  Николай Майоров умер за Родину...

В ту экспедицию 1980 года на краю деревни Баранцево (тогда в ней оставались только три жителя) члены клуба-музея нашли небольшую братскую могилу. Над ней они и повесили табличку в честь ивановского поэта (см.  фото).

Музей «Строка, оборванная пулей» получил по всей стране широкую известность. Хотя никогда ее не добивался, никогда, как следует, не финансировался (все здесь самодельное); музей сознательно негромкий во всем – даже стихи здесь читают почти шепотом. Но его хорошо знали и Александр Твардовский, и Давид Самойлов. Помогал музею поэт и бард, старший лейтенант Юрий Агронович (это он написал «От героев былых боев, не осталось порой следов. Те, кто приняли первый бой, стали просто землей и травой»).

Основательница музея Наталья Чернова умерла 10 лет назад. Но «строка, оборванная пулей» продолжается. До сих пор ежегодно в лес под Рыбный приезжают в ночь с 23 на 24 сентября сотни человек. Приезжают на большой и жаркий костер в память о Павле Когане (погибшем в эту ночь в 1942 году). И обязательно под свет огня читают стихи, в том числе, Николая Майорова. Руководят клубом-музеем сегодня Татьяна Елисеева и Екатерина Акимова. Они признают, что членов клуба с каждым годом становится все меньше. Что ребят больше привлекает не горькая судьба погибших поэтов, а романтика походов и экспедиций. Но как бы там ни было, музей жив, и этим летом, спустя двадцать лет, ребята снова отправились на Смоленщину, проведать могилу Николая Майорова.

Теперь здесь никто не живет – деревенские разъехались. А землю выкупил под фермерское хозяйство какой-то москвич. Правда, отмеченную когда-то ребятами могилу, он содержит в идеальном состоянии, и даже вроде как гордится, тем, что стал причастен к имени Николая Майорова, защищавшего эту землю. Мемориальная доска все еще висит здесь, на старой раскидистой сосне...  

Мы видели, как женщины глядели

На нашего шального трубача.

А он трубил…

… На высоком берегу Яузы в 40 километрах от Гагарина, и в 30 километрах от деревни Баранцево стоит село Карманово. Название у него говорящее – близлежащий район действительно географический «карман» на границе Московской, Тверской и Смоленской областей. Этот «карман» стал отличным плацдармом для фашистского наступления сразу по трем направлениям. Враг крепко стоял здесь, заняв стратегическую позицию, с августа 41-го до августа 42-го.

Внизу быстро течет река, желтеют поля, в умирающем ковыле пасется одинокая лошадь. На верху живут несколько тысяч человек, работает большая школа, несколько магазинов. У обрыва, над рекой стоит недавно построенная церковь. Ее настоятель – отец Дмитрий всего на несколько лет старше нас с Майоровым. Именно он «выложил» в Интернете (karmanovo-hram.ru)  к 9 мая фотографии местного мемориала с именами погибших. Так нам и удалось найти место упокоения Николая Майорова: на одной из сфотографированных плит стоит его имя. Стоит среди восьми тысяч других имен красноармейцев, захороненных здесь.

На Кармановский мемориал приезжают почти каждый день. Едут из Москвы, с Алтая (302 стрелковая дивизия, которая воевала здесь, и в которой служил Майоров, формировалась изначально в Сибири) – поэтому отец Дмитрий спокойно воспринял и мой звонок, и мой приезд. «Разные люди приезжают. И молодые, и старые. В мае была старушка из Твери. Лет восемьдесят. У нее здесь толи дед, толи брат похоронен. Она об этом месте всегда знала, но собралась только сейчас – «чувствую, что не долго осталось мне, вот и приехала». Приехала на такси, потратив три свои ежемесячные пенсии – несколько лет копила понемногу. Долго сидела на мемориале, а потом медленно доковыляла до церкви, поставила свечку и уехала, как сама сказала, умирать со спокойным сердцем».

О Поэте Николае Майорове отец Дмитрий никогда не слышал. «Да мне, в общем-то, все равно, кто здесь похоронен - они все для меня равны. У меня у самого дед погиб на войне. Его могила в сотнях километрах отсюда – съездить туда я не могу, а потому прихожу на наш Кармановский мемориал и служу панихиду. И всем говорю, кто ищет, но не может найти своих родственников, - кланяйтесь любому памятнику, а вашим поклонится кто-то другой, кто живет ближе, и мучается оттого, что не может приехать, скажем, сюда в Карманово и отыскать своих». Так уж получилось, что война своими могилами, словно черный крот подземными тоннелями, изъела, но одновременно и объединила всю страну: север и юг, Сибирь и Кавказ. Здесь, в Карманове, среди грузин и абхазцев, армян и азербайджанцев, среди десятков национальностей и тысяч судеб лежит Николай Майоров. И над общей их могилой на высоком постаменте стоит в развивающейся бронзовой плащ-палатке воин, но не с ружьем или штыком, а с поднятой ко рту «охрипшей полковой трубой». На граните мемориала высечено: «Мы любили жизнь, но вас мы любили больше»…

Нам не дано спокойно сгнить в могиле –

лежим навытяжку и, приоткрыв гробы,

мы слышим гром предутренней пальбы,

призыв охрипшей полковой трубы 

 с больших дорог, которыми ходили…

Пророческой оказалась и первая строчка этого стихотворения. Николай Майоров, был перезахоронен здесь только в 1960-е годы (до этого его захоронение действительно находилось в Баранцеве).  Правда, имя его на мраморных плитах появилось только этой весной. Дело в том, что мемориал в Карманове построили в 1955-м году. С тех пор список захороненных не обновляли (на старых плитах просто не оставалось свободного места), хотя каждый год сюда перезахоранивали бойцов, а имена их записывали на бумаге. В этом году на деньги столичного бизнесмена на Кармановском мемориале появились двадцать новых плит с фамилиями бойцов. Таким образом благотворитель вписал в гранитную вечность имя своего деда (который был похоронен здесь, но не обозначен на монументе), а вместе с ним имена и сотен других бойцов, среди которых наш Николай Майоров. Правда, новых плит тоже хватит не надолго. Уже этой осенью в Карманове пройдет новое перезахоронение. В близлежащих лесах и болотах работы поисковикам хватит еще на десятилетия - слишком ожесточенные бои велись тут в первый год войны.

Теперь становится понятным, почему первая экспедиция Дмитровского музея не задержалась надолго в Карманове, и искала могилу все-таки в Баранцеве. Понятно, почему не заехали в село к монументу ребята в этом году. А историю про плиты и «проявившиеся» только в этом году фамилии мне рассказали в местной школе – она «шефствует» над мемориалом, при ней создан музей, посвященный боям вокруг Карманова. Заведует им Л. Маричева. Она честно призналась, что о поэте Майорове слышит впервые. И я ее прекрасно понимаю – сам в Дмитровском музее в недоумении стоял у некоторых стендов. Да и как знать всех, если на фронт в 1941-м ушли более тысячи советских писателей. Каждый третий из них не вернулся.

Но теперь стихи Майорова зазвучат в Карманове. Я уверен в этом, потому что видел, как загорелись глаза здешних учителей, потому что видел, как школьники после учебы убирают мемориал (и это притом, что о моем приезде в школе не знали). Да и еще одна немаловажная деталь: братские захоронения последних лет украшены по углам дырявыми от ржавчины и пуль солдатскими касками. Они не привинчены, не зафиксированы – но ни кому даже в голову не приходит унести их, или переложить. Карманово помнит войну…

Он был поэт, хотя и малой силы,

но был,

любил,

и за строкой спешил.

Война началась в самый разгар выпускных экзаменов в Университете. Студенты сидели в библиотеке на Маховой, когда задрожал страшным сообщением громкоговоритель на улице.  «У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И только через несколько дней, когда всем курсом девушки провожали ребят на спецзадание (рыть противотанковые рвы под Ельней – Н.Г.), мы вдруг осознали всю серьёзность, весь ужас происходящего. <…> Скомандовали всем построившимся: "Разойтись попрощаться!" Видно, и у меня в этот момент шевельнулось какое-нибудь тяжёлое предчувствие и горестно сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и мы крепко обнялись. Хотя перед этим долго не виделись и не подходили. Он очень меня обидел, и я уже не верила ему. А тут - все по боку, все обиды и недоразумения, все забылось в один миг. Бросились в объятья, крепко расцеловались. Сказали ли что-нибудь? Не знаю. Наверное, сказали какие-то ничего не значащие слова. Главное было не в них... Ребят снова построили и повели. Ушли они - еще не на саму войну, но уже почти, ушли на спецзадание и для многих это было началом пути военного. И многие уже в мирную жизнь так и не вернулись. В том числе и Николай. А все то, что он не сказал мне тогда - он потом написал в пронзительных по искренности нескольких письмах, солдатских письмах...» (Из воспоминаний Ирины Пташниковой. Публикуется впервые.)

Ирину Пташникову из-за сильной близорукости на фронт не пустила медкомиссия, с курсов медсестер ей пришлось уйти. «Как-то при операции под местным наркозом оперировали 16-летнего паренька - мне стало дурно. Услышала - или мне показалось, как скрипит под скальпелем хирурга разрезаемая ткань - и отключилась. Стыдно мне было ужасно». Ирина по распределению уехала в Среднюю Азию. С Майоровым они больше не виделись.

Николай записался на фронт добровольцем. Хотя мог, как большинство его однокурсников сняться с военного учета и уехать на раскопки в Ташкент, к Ирине («Если после войны буду жив, буду проситься работать в Среднюю Азию, - мне надо найти тебя. Когда это будет и будет ли?»). В декабре появилась возможность демобилизоваться по приказу о дипломниках (и видно Майоров, прошагавший к тому времени пешком более 500 км, был бы не против), «но почему-то задержали». Последнее письмо от него пришло в Ташкент датированное 28 декабря 1941 года. «Жду эшелона для отправки на фронт. <…> Сейчас Новый год я тоже встречу в вагоне. Песни петь буду. Тебя вспоминать. Жаль, что только вспоминать». 

Единственный майоровский однокурсник, вместе с ним ушедший на фронт, – Арчил Джапаридзе. Я попытался выяснить его судьбу с помощью объединенной базы данных министерства обороны (www.obd-memorial.ru) - туда занесены не только имена погибших, но и копии их личных дел, донесений о потерях. Думал, информацию будет несложно найти – разве могут быть еще бойцы с таким именем. Оказалось, за пять военных лет погибли девять Арчилов Джапаридзе. А еще на сайте представлена информация о сотне погибших с фамилией Хабулава (ее носил друг Майорова, веселый грузин – сосед по  общежитию); о тысяче погибших Майоровых, и, может быть, о миллионе Ивановых… Безжалостный и через чур подробный сайт – безжалостная и через чур подробная война.

Николай Майоров погиб и был похоронен в братской могиле в деревне Баранцево. Спустя два десятилетия его прах перенесен в село Карманово. Там покоится двадцати двух летний поэт и солдат-пулеметчик, ивановец Николай Майоров…

И пусть не думают, что мертвые не слышат,

Когда о них потомки говорят

Николай ГОЛУБЕВ

"Рабочий край" Иваново

Дорогие друзья! Сайт "Сельский Храм" существует на ваши пожертвования. Если вам понравилась статья и вы желаете поддержать нас, свое пожертвование вы можете здесь
Пожертвовать

Вы также можете поддержать нас с помощью платного СМС (нажмите на картинку ниже).

• Вы можете проголосовать за данную статью и тем самым поднять ее рейтинг. Спасибо!

:

Комментарии отсутствуют. Вы можете добавить свой комментарий.

Внимание!
Все сообщения и комментарии, оставляемые пользователями, проходят модерацию. Не допускается нарушение Правил поведения на сайте. Если Ваш комментарий не соответствует Правилам, он будет удален без объяснения причины.
Будьте внимательны и вежливы.
Спасибо!

Ваше имя:

Ваш email:

Ваша запись : (У Вас осталось 1000 символов)

Проверочный код:

Если картинка не видна или требуется ее обновить - кликните мышкой по изображению.

Отправить